Господа, предлагаю пройтись по следам недавнего посещения журналистами HLB спектакля «Идиот» в Московском Драматическом Театре им. С. Есенина. Этот опыт оказался настолько многогранным и противоречивым, что требует отдельного, детального осмысления.
Погружение в лабиринт: между гениальностью и невыносимостью
Постановка Ярослава Шевалдова — это без преувеличения амбициознейший проект. Перенести «Идиота» в формат иммерсивного театра, да еще и в пространстве исторического особняка Лемана, — жест отчаянный и достойный уважения. Идея отказа от «четвертой стены» и превращения зрителя в соучастника крестного хода вокруг судьбы князя Мышкина сама по себе философски глубока. Это попытка не просто рассказать, а прожить роман, сделать каждого из нас не наблюдателем, но свидетелем, вынужденным делать собственный нравственный выбор.
И надо признать, в первые часы этот замысел работает блестяще. Ты не просто видишь именины Настасьи Филипповны — ты на них присутствуешь. Тебе предлагают шампанское, в твое пространство врываются страсти, шепчут признания, бросают вызов. Атмосфера демократичного, почти домашнего театрального действа, где молодая, вовлеченная публика готова к эксперименту, заряжает особенной энергией. Чувство, что ты «провалился в роман с головой», на начальном этапе абсолютно реально.
Актерский ансамбль как высшее достижение
Главная сила этого спектакля, его несомненная победа — это актерская игра. Ансамбль работает как единый слаженный механизм, где каждая деталь выверена.
Особой похвалы заслуживает Дмитрий Мацко в роли Парфена Рогожина. Его герой — это не хрестоматийный здоровенный детина, а нервный, порывистый, до жути живой молодой человек, чью душевную боль и одержимость видишь в каждом взгляде, в каждой дрожи рук. Мацко удалось то, что редко кому удается, — он очеловечил Рогожина, сделал его трагедию понятной и пугающе близкой. Его фраза «Я хоть и взял твой крест, за часы не зарежу», произнесенная с леденящей душу простотой, — один из сильнейших моментов спектакля.
Ярослав Шевалдов в роли князя Мышкина — это отдельное глубокое исследование. Его Мышкин — не хрестоматийный «положительно прекрасный человек», а живой, страдающий, предельно искренний нерв срывающегося с катушек мира. Шевалдов играет не святость, а неизлечимую, болезненную чуткость к миру, которая в конечном итоге и разрушает все вокруг. Вначале его герою безоговорочно веришь и сочувствуешь.
Анна Сардановская (Настасья Филипповна) предлагает современную, очень узнаваемую трактовку. Ее героиня — не классическая «роковая женщина», а скорее уставшая, истерзанная внутренними демонами эскортница своей эпохи. Первоначальная сдержанность, отсутствие надрывной театральности лишь подчеркивают глубину ее отчаяния, которое раскрывается постепенно, как кровавое пятно на ткани. Сцена сожжения денег в ее исполнении — это мощнейший выброс энергии отчаяния и ненависти.
Блестящ Ильдар Аллабирдин (Тоцкий), чья внешняя возрастная благопристойность лишь оттеняет внутреннюю пустоту. Светлана Судомир, виртуозно перевоплощающаяся в трех разных персонажей, демонстрирует феноменальный диапазон. Все без исключения артисты находятся в постоянном, непосредственном контакте со зрителем, не фальшивя ни на секунду, и это высший пилотаж в условиях иммерсивного театра.
Фотографии с сайта Московского Драматического Театра им. С. Есенина
Трагедия формы: когда длительность убивает содержание
И вот здесь мы подходим к главной драме и главному противоречию вечера. Заявленные 3 часа 40 минут на практике превращаются в более чем четырехчасовой, а с учетом антракта — почти в 4,5-часовой марафон. И эта растянутость, увы, совершает предательство по отношению к замыслу и актерам.
Философская концепция спектакля — показать «житие» Мышкина, его метания и страдания, — начинает работать против самой себя. Если в первые два часа ты сопереживаешь князю, видя в нем хрупкого провидца и жертву, то к концу четвертого часа его «душевные метания» и тотальная неспособность к решительным действиям начинают вызывать не сострадание, а почти физиологическое раздражение и злость. Трагедия «положительно прекрасного» человека, не приспособленного к миру, подменяется банальным впечатлением о бесхребетности и инфантилизме. Глубокая авторская мысль Достоевского тонет в усталости от бесконечных скитаний по залам и душевных терзаний, которые уже не несут катарсиса, а лишь истощают.
Проблема пространства: иммерсивность ценой комфорта
Вторая фундаментальная проблема — организация пространства. Иммерсивность, увы, обернулась своей темной стороной. Количество проданных билетов явно превышает возможности усадьбы комфортно вместить всех зрителей. Если в первом, самом большом зале, всем хватает места, то в последующих, более камерных помещениях, начинается настоящая борьба за выживание.
Значительной части публики (судя по всему, около 40%) приходилось стоять. А учитывая, что действие часто происходит в центре комнаты, без какого-либо возвышения, для всех, кто не оказался в первом ряду, спектакль превращался в аудиопостановку. Частокол спин впередистоящих людей, многие из которых, что естественно, пытались хоть что-то увидеть, полностью перекрывал обзор. Более часа из четырех я, как и некоторые другие зрители, не видел ровным счетом ничего, кроме затылков. Полное отсутствие буфета, где можно было бы передохнуть и восстановить силы, и духота в переполненных залах лишь усугубляли и без того суровое испытание.
Вердикт
«Идиот» Театра им. С. Есенина — это спектакль-парадокс. С одной стороны, это смелая, интеллектуальная и актерски безупречная работа, которая могла бы стать событием. Ансамбль артистов во главе с блистательным Дмитрием Мацко и Ярославом Шевалдовым заслуживает самой высокой оценки.
С другой стороны, тотальное пренебрежение к базовым потребностям зрителя — к возможности видеть действие и физически выдержать неподъемную длительность — превращает глубокий эстетический и философский опыт в испытание на прочность. Трагедия Мышкина растворяется в трагедии уставшего и раздраженного зрителя.
Это постановка, которую можно рекомендовать с суровыми оговорками. Только если вы готовы к 4,5-часовому марафону, часть которого придется провести стоя и без возможности увидеть сцену. Только если ваша физическая выносливость сравнима с вашим желанием прикоснуться к классике. В своем нынешнем виде этот «Идиот» — это гениальный замысел, запятнанный неуважением к тому, ради кого, собственно, и существует театр — к зрителю.
